кувшин — стекло его переливалось опалово, а металлический носик был изогнут в форме птичьего клюва. Женщина, положив руку на живот, другой рукой налила воды в стакан и пошла вглубь комнаты — туда, где лежала на кровати девочка. Мона Ли узнала в ней себя.
Глава 18
Плотный квадратик с эмблемой «Госфильма», поднятый сквозняком, совершил плавную глиссаду под готическое кресло, где любил сидеть Пал Палыч. Инга Львовна, стараясь не греметь мебелью, гудела пылесосом. Под кресло было неловко забираться шлангом, она слегка отодвинула кресло, увидела квадратик, повертела в руках, ничего не разобрав без очков, и — сунула в карман передника. Пылесос ехал за ней на колесиках, покряхтывая, и шнур тянулся из одного угла комнаты — в другой.
Мона Ли схватила простуду, не мудрено, кругом все болеют, — тараторила участковый врач, ополаскивая в ванной руки, — девочка слабенькая, но страшного ничего нет. В коридоре она протянула Инге Львовне рецепты, и, набросив пальто, заспешила — этажом ниже болел мальчик. Инга Львовна зашла к Моне — та спала, и даже белый грим был не до конца смыт с ее личика.
— Бедная, бедная моя девочка, — бабушка протерла Мону Ли полотенцем, смоченным в уксусе, — спи, я сейчас в аптеку, и в магазин — мигом.
Пал Палыч сидел за конторским столом, заваленным бумагами, и тер уставшие от чтения глаза. К концу года дела наваливались — на сон оставались считанные часы. В коридорчике стучала на машинке секретарша, табунчиком толпилась очередь, и, совсем отдельно сидел на стуле немолодой мужчина, в шинели, без знаков различия, а кепка скрывала его пучок, минсангту. Со стороны было видно, что ему плохо. Когда подошла его очередь, рабочий день закончился, но Пал Палыч крикнул секретарше:
— Пусть войдет, кто еще остался?
Захар Ли сел напротив Пал Палыча. Свет от настольной лампы образовывал круг. В этот круг Захар положил свой паспорт.
— Я — отец Нонны, — произнес он бесстрастно, — я хочу забрать свою дочь.
Пал Палыч помедлил.
— Насколько я помню, вы отказались от неё? Теперь я, по документам, во всяком случае, являюсь отцом Нонны. Она носит мою фамилию.
— Ты ошибаешься, судейский, — Захар говорил тяжело, с присвистом, — вот, — он ткнул желтым пальцем в штамп, — Нонна Ли. Это — моя дочь.
— Я могу показать вам свой паспорт, — и Пал Палыч сделал движение рукой.
— Будь у тебя миллион документов, судейский, ты лучше меня знаешь, чья дочь — Нонна. — И тут Пал Палыч сделал хороший ход, который иногда мы делаем бессознательно, от отчаянья:
— Я храню ВАШЕ письмо, Захар. Мне достаточно передать его куда следует, и вопрос с Нонной больше не возникнет. Равно, впрочем, как и с вашей свободой. Убирайтесь вон. Вам плохо?
Захар поднялся. Змея внутри него ожила и скрутилась в солнечном сплетении. Опять пот и озноб, и ощущение, что его, Захарку Ли, кидают в котел с кипящей водой.
— Берегись, судейский, — только и смог выговорить Захарка, и вышел.
— Мама, мама! — Пал Палыч задыхался от бега, — мама! где у нас тут этот чертов режиссер московский оставил свою визитку?
— Паша! — Инга Львовна вышла из кухни с чашкой в руках — она взбивала Моне гоголь-моголь, — почему ты так кричишь? Почему у тебя расстегнуто пальто? Где твоя шляпа? Портфель? Что бы сейчас сказала твоя бабушка? Ты помнишь, что она была фрейлиной Александры Федоровны!? Так вот, она никогда не позволила бы себе выйти без перчаток! А ты!
— Мама, минуту, — Пал Палыч тяжко сел на винтовой табурет в прихожей, — беда. Теперь даже не знаю, какая беда. Сегодня ко мне в консультацию приходил этот кореец.
— Так, значит, Моне не привиделось? — ахнула Инга Львовна.
— Да нет, похоже, что она к своей красоте еще и обладает какими-то магнетическими способностями. Срочно нужно разыскать эту визитку! Или ты выбросила её? — крикнул он в каком-то отчаянии, — тогда? ехать, бежать, бежать — немедля!
— Подожди, Павел, — Инга Львовна обмакнула мутовку в гоголь-моголь, облизнула её, — дай мне подумать! У меня такое ощущение, что я где-то видела сегодня именно то, что тебе надо! Так. Я пылесосила. Потом я встретила нашу участковую. Пошла в аптеку. Апельсины на улицы. Нет, раньше. Пылесос! — Пал Палыч бросился в кладовую.
— Павличек, я его вытряхнула! Старая дура! — Инга Львовна хлопнула себя по бокам. Еще раз хлопнула — и, сияя, вынула из кармашка визитку. Павел, не снимая пальто, принялся крутить диск телефона. Междугородняя обещала срочный вызов Москвы в течение трех часов.
Когда Пал Палыч дозвонился, Эдик еще спал. Он долго пытался спросонья вспомнить, что такое — ОРСК? Он расшифровывал аббревиатуру, выходило — Общество Русских Советских Композиторов. Это пугало Эдика. Продираясь сквозь коньячные пары, возвращалось сознание.
— О! Пал Палыч! Фамилию на Знаменский не сменили? Узнал! Как же! Не забыл, нет. Собирался вновь лететь — уговаривать. Да, полно, да не стоит. Согласны? Умничка, уже слова не мальчика, но мужа. — Пал Палыч терпел эту чудовищную, хамскую речь, ради одного — жизни Моны Ли.
— Дочь сейчас больна, знаете — простуда. Но как станет лучше, мы вылетаем немедля.
— А что случилось? — Эдик был чуток и осторожен, — какие проблемы?
— Никаких, — равнодушно ответил Коломийцев, — просто так складываются жизненные обстоятельства — школа, знаете ли. Бабушка прихворнула. А я как раз взял отпуск — сразу, с 3 января.
— Чудненько, — зевнул Эдик, — я бронирую вам с дочерью гостиницу. До созвона, передайте Моне мои пожелания выздоровления. Да, кстати — лекарства-таблетки? Нет? Ну, звоните, вышлю немедля, — и Эдик натянул одеяло на голову. В ногах его спал такой же упитанный и наглый кот.
Ветер хлестал снегом, сек по лицу, поземка кидалась под ноги, а Захарка все брел, держась руками за обледеневшие вагонные бока, и кружилась голова, и вспыхивали огненные молнии, похожие на праздничных змеев.
Глава 19
Мона поправлялась медленнее, чем обычно. Дома нервничали. Уже известили Танечку в Москве, та ахала, охала, — пап, ну девчонка же совсем? Как, кто будет за ней смотреть? Я от Кирилла ни на шаг! Инге Львовне лететь в Москву врач запретил категорически — ну, милая моя! Мы вас с того света вытащили, а вы — опять! Туда же! Инга Львовна скорбно поджимала губы, говорила, — ну, вы уж не преувеличивайте, прошу вас! — Но понимала сама — ехать, а тем более, лететь — опасно. Пал Палычу — бросить работу? Оставить семью без средств. Остаться — опаснее многажды, настолько опасно, что и говорить об этом не стоило. Решили, что и правда — нужно брать отпуск на январь, а там уж — как Бог даст. Собирали Мону Ли тщательно — столица!
— Ох,
